До сих пор не пойму, что заставило меня в октябре 2015-го вбить в поисковик имя моего прадеда. «Гугл» в ответ выдал мне файл «Список заключенных, умерших в Ягринлаге» — с него и начались мои поиски.
О прадедушке я всегда знал две вещи: он служил воздухоплавателем и погиб в лагере. Первый факт меня особенно вдохновлял — ведь он, выходит, поднимался в воздух в корзине аэростата и видел под собой все поле боя с его разрывами и столбами черного дыма. Это будоражило мое воображение, и в голове возникали самые невероятные картинки (вроде той, что увидела пролетающая над съемочной площадкой «Войны и мира» кинокамера) — восторг! Мысли же о лагере являли собой противоположное, нечто тоскливое и серое.
Таким же я впервые увидел Белое море, когда приехал в Северодвинск. Удивительно, что мы вообще успели связаться с авторами этого файла, взять билеты на поезд и добраться аккурат к тридцатому числу — в День памяти жертв политических репрессий на месте Ягринлага открывали мемориальные плиты. Белое полотно упало, и я прочитал «Корякин Павел Харитонович». Вдохнул прозрачный северный воздух и запах ладана.
Тропа к мемориалу «Ягринлаг». Источник: https://www.instagram.com/p/9fvKWuNoYR/ Доносились рассказы родственников других погибших, какие-то так похожие одна на другую легенды — о черных воронках, чемоданах, недоумевающих детях. «А почему моего прадеда посадили?», — задавался вопросом я.
21 января 2016 года мы с папой вновь удивительным образом успели: первый допрос прадеда, как следовало из следственного дела, лежащего перед нами, состоялся 21 января 1938 года. Возможно, в том же здании, где располагалось Рязанское УФСБ. Его обвинили в антисоветской агитации, которой он якобы занимался на территории машинно-тракторной станции. Прадед же в ответ заявил, что лишать его свободы за отказ взять на работу парня за бутылку водки, как минимум несправедливо.
Вообще, когда я читал то дело, мне представлялось, что я проживаю весь это кафкианский абсурд сам: допрос, еще один допрос, очная ставка, отвратительная характеристика из сельсовета и другие подложные документы. И каждый раз, переворачивая страницу, мне казалось, что долгожданное спасение рядом — ведь удалось же Павлу Харитоновичу обжаловать приговор и сократить срок с семи лет до пяти! И ведь я был в Северодвинске несколькими месяцами ранее и знал, чем все закончилось — все равно верил.
Логичным продолжением начатого была серия визитов в РГВИА — там я узнал, что такое фонды, описи, дела, и за что прадед был награжден Георгиевскими крестами. Яркая картинка, нарисованная моим воображением в детстве, теперь дополнялась строчками: «…при обстреле аэростата орудийным огнём и бомбами с аэропланов, невзирая на это поднимался, оставался в воздухе и производил наблюдения, выказывая неустрашимость, и своим мужеством служил примером для других». Узнал я, и что в исследовании бывают пробелы: упоминаний имени прадеда в более ранних документах я так и не встретил, хотя, казалось, оно там точно должно было быть.
Такой же азарт овладевал мной, когда я листал ревизские сказки в Рязани. Из-за того, что к ним отсутствовал толковый указатель, приходилось заказывать сразу несколько дел и прощупывать их вслепую. Это напоминало прогулку с металлоискателем: звенит будто монета, а копнешь — водочная пробка. Были дни, когда я возвращался из архива разбитый. Бывало же, я шел из него победным маршем. Так было, когда я, наконец, нашел и Харитона, и его отца Поликарпа, и деда Сильвестра — все знакомые имена по фамильной линии, которые чудом дошли до наших дней — под крышей одного дома на страницах десятой ревизии.
Сильвестр Никитич. Источник: https://www.instagram.com/p/BHt9zuEApXs/ В декабре того же 2016-го на журфаке нам поручили написать репортаж из какой-нибудь деревни. Если бы мой прадед родился, скажем в уездном Ряжске, а не в поселке Ржавец, я бы не стал утруждать себя выполнением этого задания. Единственным, что меня останавливало от поездки помимо декабря за окном, было полное незнание местности и отсутствие контактов. Но своим согласием написать деревенский репортаж (который можно было бы подготовить и в московской деревне Терехово) я отрезал себе пути к отступлению.
Так я оказался на морозе и в кромешной темноте на границе Рязанской и Тамбовской областей. Удивительно, но я снова успел — в сельсовете как раз был день приема населения. Впрочем, и в другой день они не смогли бы отвертеться. Мне сообщили номер 94-летней бабушки из районного центра, которая вроде как должна была приходиться мне родственницей. Так я познакомился с двоюродной сестрой моего дедушки, племянницей Павла Харитоновича.
Она рассказала мне о его аресте, его братьях и сестре, муж которой водил в Москве трамвай, подтвердила и дополнила множество семейных легенд, показала фотографии. На одной из них я увидел прадеда в военной форме — такая мелкая фигура у вагона-теплушки, что, наверное, без подсказки я бы и не справился. И каково было мое счастье получить эту столетнюю карточку в подарок — ведь мы думали, что сохранилась лишь одна, домашняя фотография Павла Харитоновича. Подобные встречи вскоре перестали быть для меня случайностями: собирая легенды, истории и фотографии я, кажется, неплохо поддержал внутренний туризм.
Источник: https://www.instagram.com/p/BOCO-7wDNpU/ Устная история дополняла те сухие факты, собранные в архивах — за именами и датами начинали проступать силуэты личностей. Кем были эти люди? Я перестал копать вглубь веков и попробовал расшириться — полетели запросы в РГАСПИ, ГАРФ, РГАЭ и Главархив Москвы. Одних биографических сведений стало мало — генеалогию стала дополнять этнография, антропология и краеведение.
Все население поселка на сто дворов, как оказалось, было переплетено родственными связями. Широкие и сложные фамильные ветки в конечном счете пересекались в одной точке. Теперь же мне предстоит в очередной раз спуститься вглубь веков, чтобы оттуда вновь дойти до наших дней, зацепив максимальное количество параллельных веток. Ведь мог же, в самом деле, мой поселок произойти от одного человека? Уверен, не менее героического, чем мой прадед.