От первого лица: работа поисковиков

Этот материал приурочен к наступающей памятной дате, призванной увековечить память и подвиг бойцов, чьи имена остались неизвестными —
Дню неизвестного солдата.

Активисты Поискового движения России ежегодно посещают поля сражений в поиске пропавших солдат, работают в архивах, сотрудничают с краеведами, возвращают бойцов на родину и помогают родственникам узнать о судьбе своих близких. Также поисковики ведут просветительскую работу: лично и в интернете.

При создании материала мы беседовали с руководителем московского поискового отряда «Пионер» — Михаилом Богдановым.

---

Про рождение интереса к поисковой работе

Я с 2002 года занимался раскопками. Когда появились первые металлоискатели, у меня проснулся интерес найти старые монеты. В Интернете появились сообщества кладоискателей, и у нас образовалась группа человек 6−8, мы постоянно ездили во Владимир, Суздаль, Рязань и другие города. Было очень интересно, находили какие-то вещи, начинали читать, изучать. Так появился интерес к истории. Я живу в Подмосковье в загородном доме, окна выходят в поле, где проходили сражения времён Отечественной войны 1812 года. Я стал находить белые свинцовые шарики, а оказалось, что это мушкетные пули — получилась целая трёхлитровая банка. Потом там работали археологи, я с ними подружился, передал находки.

А в 2010 году директор одной из школ попросил меня помочь создать им комнату боевой славы. Среди моих друзей были люди, которые занимаются военным поиском, я позвонил и попросил какие-то экспонаты. «Давай мне четыре ящика консервов привози, а мы тебе дадим железо». Привезли железо, но его мало, я говорю: «Мне стыдно так в школу нести, надо чего-то побольше», он говорит: «Приезжай, у нас сейчас вахта весной, сам пойдешь в лес, наберешь». Я приехал и, когда зашел в лес, случайно вышел на пятак, где лежали каски, торчал карабин из земли — там нога человека не ступала после войны.

Я захотел найти своего солдата. Приезжал после работы, доходил до линии фронта, искал. И вот 4 ноября в 11 часов вечера с фонариком я нахожу щупом (металлический стержень, служит для обнаружения предметов под землей. — Прим. ред.) провалы, копаю — а там кости. А в ногах немецкий противогазный бачок круглый, который и дал сигнал на металл. Вскрыл, думал немец, а потом смотрю — гранаты русские, подсумки с патронами наши, значит, советский боец. И всё зачистил, как меня учили. Темно, страшно, я один в яме с останками, думаю: как жалко, что нет медальона (жетона военнослужащего. — Прим. ред). Опускаю фонарик, а он прямо посреди раскопа лежит. Развернул, бумажка есть, сразу поехал к ребятам, кто этим занимается. Вечером раскрутили, прочитали: Ульянов Василий Иванович из Прибайкалья, из сибирских дивизий, которые прислали в Москву. Я написал письмо в администрацию, мне приходит ответ: «Живы две дочери, одна живет в Сибири, другая — Анна Васильевна, в Питере». Я связался с ней. Она говорит: «Я выросла в детдоме, закончила лесотехнический техникум, работала и жила в тайге одна, лесником». Всю жизнь искала отца, потому что кроме письма, где он писал, что их везут через Москву, ничего нет, связь пропала. Когда ей сообщили, что его нашли, она сказала: «Пусть он будет похоронен в Подмосковье со своими товарищами, а я буду приезжать». Она каждый год приезжала, я их встречал, мы с ней постоянно созванивались. К сожалению, она умерла в прошлом году, но сейчас звонит её сын. Это был мой первый солдат с медальоном и с родственниками. У меня много именных солдат, но ни с кем из родственников таких отношений у меня не сложилось. После этого стало ясно моё дальнейшее предназначение.

Это было в 2010 году. Я занимаюсь этим одиннадцать лет.

В 2016-м году я создал свой поисковый отряд. Я пробовал работать с разными отрядами, но когда сформировалась своя группа единомышленников, мы зарегистрировали свой отряд. Вместе с коллегами мы стали проводить уже собственные поисковые вахты, действовать как самостоятельная команда. Наша основная специализация — места под Ржевом и Зубцовом. Мы там и начинали, со временем «прикипаешь» к этой местности: знаком каждый куст, каждая ямка, прочитано столько документов. Наш отряд входит в Поисковое Движение России, в Московское объединение — туда мы подаём все свои отчеты. Поисковое Движение России, в свою очередь, подаёт в Министерство обороны, и они уже вносят изменения по именным солдатам. На сайте ОБД «Мемориал» можно посмотреть кого мы нашли, там уже написано «захоронен во Ржеве», Ржевский военный мемориал.

В 90-е годы работали черные копатели, существовал незаконный оборот оружия, а в Вязьме был огромный котел окружения, где находили оружие хорошей сохранности. Сегодня нет понятия «черные копатели»: есть официальные, зарегистрированные, а есть просто любители. Среди и тех, и тех большинство — охотники за историческими артефактами: касками, лопатками, пряжками. Оружие, которое они находят, ржавое и древнее, пригодное только для пополнения своей личной коллекции, либо коллекции поискового музея.

Про Ржев

Несмотря на тот факт, что под Ржевом проходило три крупных фронтовых операции, они все же были забыты после войны: нет даже памятников. Только фронтовики между собой встречались и говорили: «На каком фронте ты воевал?», — «Я на Калининском, под Ржевом», — «Ух, ничего себе». Понимали, что там выживали те, кого ранило, и отправляли в госпиталь. Только по официальным данным там погибло полтора миллиона человек, но до сих пор не могут прийти к общим цифрам, ведь люди погибали и в госпиталях. Когда читаешь списки госпитальные, видишь: ранение в палец, в ногу, в кисть и так далее. Всё это приводило к смерти. Не было антибиотиков, поэтому гангрена развивалась от любой царапины. Есть отряды, которые копают госпитальные захоронения, но мы этим не занимаемся.

Тех, кто ищет непосредственно бойцов, совсем немного — около десяти процентов. Во-первых, это может показаться не так интересно, потому что на полку положить нечего; во-вторых, это тяжело и, как показывает опыт, далеко не у всех это получается. Иногда мы ходим по старым местам, где уже давно раньше отработали вахты памяти и считается, что солдат нет. Но за 5 лет мы нашли 1420 человек (83 именных) на местах, где проходили поисковики до нас. Но зато после нас, на определенных полях, можно сказать, что все практически полностью зачищено, потому что там прощупан каждый сантиметр. Мы самый результативный отряд по России за последние 5 лет. Это связано с тем, что мы ищем щупами. Более того, у нас все идейно заточены на поиск бойца. Бывают дни, когда мы день 20−30 человек находим, бывает одного за выходные, но мы расширяемся. Мы не гонимся за цифрами, тогда бы мы искали места, где было мало поисковиков, чтобы как можно больше найти. Наша задача — зачистить поле так, чтобы сказать, что забытых бойцов на нём больше нет.

Про нюансы работы: организацию поиска, использование щупа и археологию

В отряде 20 человек, но по выходным, как правило, на вахту собирается человек 4−6, может собраться полный состав, но на короткое время. Обычно мы с командой выезжаем в ночь с пятницы на субботу, утром приезжаем во Ржев. Копаем, ночуем и в воскресенье вечером выезжаем обратно. Два раза в году у нас вахты: с 20 апреля по 9 мая, и осенняя вахта с 19 сентября по 3 октября.

Мы копаем даже зимой, если она тёплая. Главное, чтобы земля не промерзла: если земля без корки, то щуп туда проходит. Кроме того, если снег выше колена, физически невозможно дойти до места, а когда ты начинаешь щупать, руки постоянно уходят в снег, ты весь мокрый, это уже неудобно. Если снег ниже колена и земля мягкая (в лесу, например, она не промерзает никогда), копать можно. Два года назад мы копали без перерыва: и 1 января, и 7 января, в декабре, в феврале, поэтому за год мы нашли 500 человек. Но летом не ездили, была засуха, земля становилась как бетон, щуп в землю не входил. А так мы ездим круглый год.

Если это новое место и нужно где-то зацепиться на огромном поле, мы ищем какое-то военное железо, либо первого бойца, а вокруг начинаем искать щупами. Если поле заброшенное и там уже копали поисковики, мы начинаем искать рядом. Самое главное — найти направление, потому что наступали не по всему фронту: сапёры делали проходы в минных полях, и потом в этот проход, как в бутылочное горлышко, устремлялись бойцы.
Мины в основном нашли до нас. Ну, конечно, много боеприпасов, но так как мы ищем щупами, а не металлоискателем, находим мы их редко. Если мы находим железо, но рядом провала нет, то идем дальше. Во Ржеве по полям валяются ржавые снаряды, минометные мины, иногда торчат бомбы. Я забиваю точки в навигаторе и отправляю тверским сапёрам.

Большинство поисковиков ищут металлоискателями, и этот вариант нельзя отметать, потому что, например, в Подмосковье, все бойцы в лесу — верховые (находятся в верхних слоях земли, не захоронены — Прим. ред.), и их находят по гильзам, патронам. Есть поисковики, которые после того, как нашли патроны, сразу идут дальше, но необходимо вокруг посмотреть, потому что пачка патронов могла отлететь от бойца. В начале 2000-х, когда металлоискатели только появились, все ходили по лесам: находили каски, лопатки, а солдат пропускали. Поисковики продолжают пользоваться металлоискателями для поиска верховых солдат. Но в поле он бесполезен. Если взять наших 1400 найденных бойцов, примерно 1200 будет найдено под щупом, человек 200 под металлоискателем.

Под Ржевом было много Вахт памяти, десятки тысяч поисковиков прошли с металлоискателями, железа практически не осталось, а бойцов очень много: на которых нет ни каски, ни лопатки, либо которые глубоко лежат, и их можно найти только одним способом — щупом. Щуп используется для разведки и прощупывания земли без помощи металлоискателя. Первого бойца можно найти металлоискателем, по осколкам. По одному никогда не лежат, они всегда рядом. После чего, начинаем ходить с щупами и проверять каждый шаг. Где земля твердая, непаханая, там щуп упирается в материк (слой почвы, не содержащий следов деятельности человека — Прим. ред.), а плотность земли, которую копали, невысока — щупом это вполне можно ощутить. Если в земле есть останки, то образуется так называемый трупный провал, как воздушная прослойка. Щуп проваливается в эту пустоту, после чего поисковик начинает внимательно просматривать каждый сантиметр. Прощупывая, понимаешь, что это не корень, это именно кость, потому что камень шуршит, железо тоже шуршит, а на наконечнике щупа остаются следы. В общем щуп для поисковика — как глаза, потому что ты на слух и на ощупь руками чувствуешь, что под землей находится.

Кости в песке сохраняются очень хорошо, остаются крепкими, даже фаланги пальцев всегда целы. Но песок под Ржевом только вдоль реки Волги. В полях же — кислая глина, её даже глубже чем на 18 сантиметров никто не пашет, потому что ничего не растет. И в ней, в некоторых местах, кости растворяются так, что, даже если провал есть, щуп ни во что не упирается. Если начать копать по провалу, кости будут на вид напоминать полоску чёрного войлока: они мягкие и в руках растворяются; то есть они либо сгнившие, либо остаются только центральные части крупных трубчатых костей, остального нет (но может быть медальон или подписная вещь). Новички, в таких ситуациях зовут более опытного человека, который скажет: «Да, провал, надо копать». Мы говорим, что лопата — это «убийца сомнений». Если сомневаешься — копай.

Когда находим останки, сначала определяем границы щупом: в одном месте провал есть, в другом — нет, поэтому берем землю чуть шире и начинаем снимать слои земли. Самое главное — не сужать стенки, то есть раскоп должен идти четко вниз, он должен быть чистым, как убранная квартира. Под Ржевом весной в основном грунтовые воды, приходится делать дренажные колодцы. Если воду не убирать, глина превращается в пластилин, ничего найти не удастся, но можно случайно что-нибудь затоптать. Поэтому в углу, где нет останков, копается колодец, либо два колодца в разных углах, куда стекает вода. Как только показываются останки — лопата убирается, и делается археологический стол. Если кости крепкие, то всегда проводят археологическую работу, фотографируют положение находки, чтобы ничего не упустить. Когда вахты проходят, мы выкладываем всё на археологические баннеры, чтобы потом находки рассмотрели антропологи. Если останки очень плохие, то применяется метод последовательного подъема, когда углубляются с одной стороны, последовательно зачищают и методом перебора идут от одного края раскопа к другому, чтобы не пропустить ни малейшую вещь. Медальоны в гильзе бывают в половине случаев, то есть среди кучи патронов и стреляных гильз может лежать одна, в которой есть записка.

Обычно это всегда одинокая гильза. Когда исследуешь останки, то видишь, где таз, понятно, что там когда-то были карманы, но, если записки нет, смотришь в нагрудных карманах. Вещи тлеют, медальоны находили и в ботинках.

Недавно копали бойца, делали отвал, куда сбрасывали землю из раскопа, дополнительно просеивали и просматривали. Кругом лежали зеленые немецкие латунные гильзы, мне подали еще одну и сказали: «Миша, смотри, гильза сплющенная», я говорю: «Ну это от взрыва, все нормально». И вот её собираются выбрасывать, а я вижу: гильза наша. У немецкой канавка, проточка, а у наших гильз донца шире, получается такая «юбочка», то есть вокруг немецкие гильзы, но эта — наша. Я говорю: «Вань, сломай, вдруг медальон». Он надломил, говорит: «Есть». Отвез эксперту, он развернул и написал, что это скорее всего огниво, и туда клали тряпки, пропитанные бензином, маслом, чтобы прикуривать. Но через пять минут оказалось, что это все-таки медальон. Развернули записку, прочитали имя бойца, нашли родных, фотографию.

Говорят, что солдаты часто были суеверные, не заполняли и выбрасывали медальоны. Это не совсем верно. Во-первых, это было запрещено, так как медальон являлся единственным на тот момент документом, удостоверяющим личность (эта практика была распространена до того времени, когда солдатам стали выдавать красноармейские книжки). Во-вторых, старшины проверяли наличие медальона, он должен был быть у каждого. Когда под Ржев прислали вновь сформировавшиеся дивизии, медальоны уже отменили, но нужно было идентифицировать убитых солдат, поэтому им говорили: «Берите гильзы, пишите бумажки». Это была единственная возможность уведомить родных о том, что солдат погиб, а не бежал, иначе боец оказывался предателем, а его родственники лишались любой помощи (в том числе пенсии). Поэтому солдаты старались писать на всём, даже на крышке часов. Мы начали собирать статистику о том, на чём писали, какие виды бумаги использовали. Чаще всего писали на бумаге из-под патронов (у них грубая упаковка), писали на кальке, как от пищевых продуктов, на кусочках вырезанных продовольственных аттестатов, нарезанных на ленты, на справках.

Кроме того, подписывали котелки и ложки, но они гуляли по рукам, потому что это вещь нужная. Попадаются котелки, на которых написано 5−6 фамилий (то есть фамилии зачеркивались, набивались новые). Можно идентифицировать солдата в том случае, если сходится фамилия на личной вещи, о нем есть запись в архиве, он числится и погиб прямо в этом же месте, но бывает и так, что котелок или ложку просто забирал кто-то другой. Поэтому медальон — это гарантия, а личные вещи не всегда.

Похоронная команда из числа бойцов посылалась командирам с приказом собрать медальоны, чтобы вести учет погибших и захоронить их. По летним боям медальоны находятся чаще и это объяснимо, потому что бои были долгие и трупы продолжительное время оставались и на солнце, соответственно, к моменту захоронения они превращались в мумифицированные останки, никому не хотелось искать у них медальон. Кроме того, медальоны сохранялись у тех, кто погиб непосредственно перед немецкими позициями, кого не могли быстро оттащить в тыл, пройтись по карманам и похоронить. Во время зимних боев формировались большие захоронения в воронках, по 50−100 человек. Солдат, как правило, раздевали: снимали амуницию, шинели, вынимали личные вещи. Поэтому получается, что у солдат, погибших зимой оказывается, в среднем, 4 медальона на 35 человек (бывает, что на 100 человек только один).

Про то, как солдаты возвращаются домой

Если говорить о каких-то цифрах, то, кроме русских солдат, больше всего казахов: только в этом году нашли четырех, троих передали на родину, нашли родственников. Много бойцов из Татарстана, Украины, Алтая, Удмуртии, Чувашии, Урала, Сибири, состав очень многонациональный. Ни разу не находили грузин, дагестанцев, но, если посмотреть по составу дивизии, их вообще было немного.

Два друга из Казахстана призвались в один день, у них в медальоне указан день призыва. И оба медальона заполнил один человек, кто-то русский, потому что почерк идентичный. Попали в одну часть в 114-ю бригаду, погибли в одном бою и оказались захоронены в одной воронке. Два товарища, но у бойца Комена Жуманова было два медальона. Подумали сначала, что кто-то у кого-то взял, чтобы передать родственникам. Оказалось, у него действительно было два медальона, то есть он подстраховался и написал себе два, продублировал. Приезжала делегация из Казахстана в музей Победы на Поклонной горе, они вернули бойцов на родину.

Если боец найден с медальоном и его можно идентифицировать, мы передаем его на родину. Если, к примеру, солдаты похоронены друг на друге, сказать чей именно медальон очень трудно, нет гарантии, что медальон сверху не провалился вниз. Таких солдат хоронят во Ржеве, родственников приглашаем на захоронение. Украинских бойцов мы передаём в Украину для захоронения, а они передают в Россию русских. Из-за пандемии работает один пост, поэтому передача происходит пару раз в год.

Немецкие солдаты попадаются редко, за все время нашли около 60 человек, с учётом кладбища на 30 человек. Одиночных немецких солдат мало, они всех похоронены: когда бойцы погибали, немцы специально контрататаковали, чтобы вытащить своих с поля, а в близлежащих деревнях было кладбище, где солдат хоронили и составляли ведомости с номерами могил. Поэтому, если мы находим немца с целым алюминиевым жетоном, понятно, что он числится как пропавший без вести. Если сохранилась половинка жетона, то его уже учли, потому что вторая половинка сдавалась в штаб дивизии для учета.

В России есть более 20 военных немецких кладбищ, там работают сотрудники Народного союза Германии по уходу за военными захоронениями. Во Ржеве уже двадцать лет работает представитель этой организации. Как правило, работа заключается в следующем: приходит запрос от родственника с вопросом о захоронении, ему говорят, что он похоронен в какой-то маленькой деревне, которая уже не существует, предлагают эксгумацию и перезахоронение на большом кладбище во Ржеве. Солдат, как правило, не возвращают в Германию, потому что аренда кладбища стоит дорого, а здесь хоронят бесплатно. Кроме того, все еще существует чувство вины и стыда за то, что дедушка мог воевать за немецкую армию. Поэтому родственники немецких солдат приезжают в Ржев, посещают красивое кладбище с гранитными плитами, стоят там, вспоминают и уезжают. Кладбище советских солдат за забором, к сожалению, не ухоженное. Землю под наши кладбища в свое время купили немцы. Они хотели сделать своим солдатам кладбище, но им не давали землю, поэтому купили общий участок и разделили его на две части. Только у них все намного более ухоженно, наши даже толком бордюрных камней не сделали на могилах.

Это волонтерская работа. Финансируют только крупные Вахты памяти, которые проводит «Военно-историческое общество» (РВИО) и «Поисковое Движение России» (ПДР): они строят большие лагеря с кухней, душевыми, туалетами, приглашают со всей России поисковиков, приезжают и ищут преимущественно по лесам. Обращаются к таким, как мы, кто постоянно там копает и просят о содействии.

Про кодекс

У нас есть некие правила, кодекс. Сейчас в Поисковом Движении России считают, что останки фотографировать нельзя — нарушение этических норм. Я считаю, что всё, что мы делаем в социальных сетях, должно затрагивать человеческую душу, вызывать эмоции. Только тогда это может иметь какое-то значение. Когда человек видит вот эти лики войны, он понимает, что война — это грязь, боль, страх, ужас, несчастье. Когда боец именной, мы кости не показываем, чтобы родственники сами решили и захотели увидеть, как это было.

Я считаю, что нельзя позировать возле костей, это действительно циничное отношение, каски когда на голову надевают. Мы копаем, шутим, смеёмся, это обычная жизнь, но фронтовики тоже писали, что без шутки ни одного дня не проходило.

Про командную работу

Мы занимаемся поиском солдат, но далее идут еще два очень важных направления: экспертиза медальона и процесс поиска родственников.

Очень много медальонов из-за того, что раньше не было оборудования и опыта, были признаны не заполненными. Чернила на водной основе растворялись, смывались так, что даже нажима от пера не оставалось. Но, если отсканировать медальон на профессиональном сканере с высоким оптическим диапазоном, и передать специалисту, который начнёт проявлять запись, мы можем увидеть, что появляются синие пятна. Это указывает на то, что медальон был заполнен, но смыт. Такая ситуация — не приговор, может пройти несколько лет, и эти надписи начнут проявляться. В этом году мы прочитали четыре медальона, которых раньше прочитать не могли. То есть бойцы уже захоронены, а мы спустя три года расшифровали информацию на медальоне и сообщили родственникам, что боец найден. Нам помогает Игорь Михайлюк — наш эксперт, который над медальоном будет не торопясь «колдовать» сутками, вымачивать его по чуть-чуть слоями, но ржавую сосульку бумаги развернёт.

Когда удаётся кого-то из безвестия вытащить, это непередаваемые ощущения. К нам обращаются другие отряды, передают очень плохие медальоны. В последний раз я отвез такой нашему эксперту Игорю, и он его сутки вымачивал, потому что в железной гильзе была бумажка, от которой практически ничего не осталось. Он развернул, там были фрагменты букв. Мы с коллегами одновременно в архиве по этим буквам подбирали: мне прислали бойца, а у меня тот же самый нашёлся, сошлись один в один.

После того, как мы установили имя, наступает сложный процесс поиска родственников, который тоже мало кто доводит до конца. Мы работаем с материалами сообществ «Мемориал» и «Память народа». Обращаемся в Центральный архив Министерства обороны (ЦАМО), но, если это касается личного дела какого-то офицера, то его предоставляют только по письменному обращению родственников. Либо надо писать заявление и объяснять причину начальнику архива, с какой целью и для чего тебе это нужно.

Работаем и с краеведами. В прошлом-позапрошлом году я часто ездил в архив города Ржева и подарил им сканер, потому что я увидел тысячи воспоминаний фронтовиков, которые воевали под Ржевом, но понял, что в любой момент документы могут пострадать от воды или огня, а у них ничего не оцифровано. Теперь всё быстро сканируется и можно даже не расшивать дела.

С поиском родственников нам помогает Алёна Маньшина из Самары. Ей приходится распутывать целые цепочки событий, потому что семьи переезжали, люди выходили замуж, меняли фамилии… Максимальный поиск длился 2 года, но чаще всего Алёна находит в течение недели, иногда и через 15 минут. Бывает, что поиск длится месяцами, годами, в том числе потому, что информация в загсах закрытая и не каждый идёт на встречу. Но из 83 установленных имен, мы нашли родственников у 64-х. Это очень много, потому что, если взять статистику всех найденных солдат по стране за прошлый год, родственников нашли у процентов двадцати, не больше.

Всех, кого мы нашли, мы считаем членами отряда. И мы сделаем всё возможное, чтобы довести дело до конца и вернуть их домой. Только совместная работа идейных людей и специалистов в своей сфере приводит к такому высокому результату.

Сейчас в деревне под Ржевом мы делаем общую базу для своих поисковиков. Нам в Тиктоке написала бабушка из этого поселения, сказала, что следит за нашей работой в социальных сетях — мы были поражены. Молодежь тоже после взаимодействия с видео начинает вспоминать свою историю, интересоваться историей своей семьи. Этот контент — увековечение памяти своего народа и мы гордимся тем, что мы делаем.

---

Что посмотреть?

MISSING WW2 SOLDIERS: Search team «Pioneer» looking for soldiers which went missing in 1942 in Rzhev

У отряда есть аккаунты в Интернете: в сети Вконтакте, Тикток и Инстаграм.